Александр Прозоров - Царская дыба [= Государева дыба]

— Полонянки как, работают, не увиливают? — спросил он, ни кому особо не обратясь.

— Да помогают, стараются, — признала Зинаида.

— Со скотиной у них хорошо получается управляться, — добавила Юля. — Это мы, городские, все никак у быка вымя от хвоста отличить не можем.

— А мужики ваши не обижают?

— Не, как можно, — замахала руками Зина. — Что они, насильники какие-нибудь? И пальцем никто не прикоснулся!

— Угу, — кивнул опричник, быстро доел кашу и, похвалив ее еще раз, поднялся из-за стола.

Боярин Константин, увидев, как он поднимается, тоже вскочил — но Зализа снова сделал вид, что Росина не замечает и пошел ко второму столу:

— А ну, девки, вставайте и ступайте за мной.

Полонянки послушались и опричник, отойдя шагов на триста, повернулся к ним, оглаживая голову:

— Кто я знаете? Хозяин я ваш, на саблю свою всех вас взявший. Все вы мои пленницы, и хочу, отпускаю, хочу, дарю, хочу дальше продам. Это ясно?

Девки закивали, оглаживая подолы.

— А еще я хозяин здешних земель и этого поселка. И сильно меня беспокоит, что живут мужики, как сычи, семей нет, детей нет. Так пойдет, лет через тридцать и на мануфактуре управляться станет некому, и в лес пойти, и поле вспахать, и скотине корм задать. Понятно говорю? Вот и хорошо. Теперь скажу еще яснее: коли вы мужикам здесь не нужны, то и мне то же. Сейчас я в Москву отправляюсь. Вернусь к осени, а то и к зиме. Кто из вас к этому времени без мужа, али хахаля останется — продам татарам.

Полонянки мгновенно притихли, а опричник, неспешно обогнув кучку молодых девок, подошел к боярину Росину со стороны спины и положил ему руки на плечи:

— Ну что, Константин Андреевич, пора.

— Ты чего, Костя? — кинулся сбоку Картышев.

— Все в порядке, Игорь, — вымученно улыбнулся Росин. — Я только объясню людям про эпидемии, про правила проведения карантинных мероприятий, и все.

— И все?

— Не беспокойся, Игорь, — Росин выбрался из-за стола и успокаивающе помахал ему рукой. — Точно говорю, все в порядке.

Нислав сам сообразил, что настала пора отправляться в путь, первым подошел к коновязи, подтянул подпруги.

— Ну что, руки сковывать станете, или мешок на голову одевать? — поинтересовался Росин.

— Вот уж делать больше нечего, — хмыкнул Зализа. — Ты, Константин Алексеевич, если бы захотел, раз сорок сбежать уже мог. Сдается, отпусти даже я тебя на все четыре стороны, ты сам в допросную избу явишься, и дыбу требовать начнешь. Потому и поедешь с нами как есть, при мече и в седле. Дабы от крамольников своих отбиться бы смог. Ну, бояре, — опричник тоже поднялся в седло. — В путь!

Разумеется, первую остановку с долгим ночлегом они сделали в боярской усадьбе близ Замежья. Поздним утром, поев и приторочив к седлам небольшие сумки с дорожным припасом и подарками, все трое двинулись в сторону Новгорода. Зализа, напяливший долгополую монашескую рясу, опоясанный саблей, с высокой рогатиной у колена, луком на крупе коня, с собачьей головой и метлой у стремени выглядел настолько зловеще, что собственные мужики, когда он проезжал через поселок, предпочли запереться во дворах, с опаской поглядывая через узкие щели воротин.

Нислав, хорошо сознавая, что находится на службе и отправляется в столицу, надел поверх новенькой косоворотки с вышитым Матреной цветком на плече свой видавший виды бронежилет, забил кармашки самодельного патронташа зарядами с крупнокалиберным жребием и до блеска отдраил ствол пищали. За спину закинул бердыш, широкий полумесяц которого и без того сверкал, как вечерняя луна. И только Росин, не испытывая от предстоящего путешествия особого восторга, оделся так же, как работал: самодельные поршни, суконные штаны, да простая полотняная рубаха. Командирские часы свои он оставил в поселке, дабы хитрым устройством москвичей не смущать, а меч и нож повесил на ремень только по настоянию опричника.

Путники поднялись на две версты вверх по течению, вброд пересекли Рыденку, затем лесной приболоченной тропой дикого зверья и бродяг-коробейников двинулись прямо к торфяному озеру Тигода, и за него, к деревеньке торфокопальщиков Кересть. Этот небольшой переход в двадцать верст занял время почти до полудня, Зато от Керести до самого Новагорода шел уже накатанный широкий тракт.

Не желая показывать лишним глазам взятого под стражу боярина, торговый город Зализа обогнул, выйдя на главную проезжую магистраль Руси возле Воробейки, где и потребовал от раскрасневшегося возле пышущего жаром самовара смотрителя подорожную. Вид черной рясы государева человека, бердышника за его спиной и магические слова: «Государево дело» заставили упитанного бородача забегать, как после солидного бакшиша, и вскоре всадники, оставив усталых скакунов на казенной конюшне, помчались дальше на перекладных.

До сумерек они успели проскочить два яма, остановившись на ночлег в третьем. Дорожные станции на московском тракте, не в пример псковской дороге, размером были с хорошую деревню: обширные конюшни вмещали до трех сотен лошадей, ночлежный дом в два жилья немногим уступал неприступной крепости Копорье, для кухни ежедневно закалывали свиней и бычков целыми стадами, дымили очагами своя кузня, коптильня. Обширные склады наполняли горы овса, ржи, ячменя, а сенные скирды поднимались высотой с сам дом.

— Думаю, — усмехнулся, спешиваясь, Зализа, — чтобы отбить у лифляндцев да жмудинов охоту Русь воевать, им хоть один раз дорожный ям увидеть надобно. Они такие путевые станции за крепости али города считают, а у нас и оборонять подобную мелочь воеводы поленятся. Да только не дойти им ни в жисть ни до одной русской проезжей дороги. Ноги коротки.

Кормили на станции сытно и обильно, но без разносолов: каша с мясом, рыбка вареная, хмельной мед для крепкого сна. Пост Господь путникам прощает, а потому и скоромных блюд в трапезной не предусматривалось. Спать, правда, уложили в одну комнату, да еще на слежавшиеся травяные тюфяки, которые и пахли кисло, и комками в ребра давили. Зато клопы, про которых так часто поминали бывалые путешественники, никого тревожить не посмели — видать, помимо сена, в постели щедро добавляли пижму и горькую полынь.

Хотя, может быть, комковатые тюфяки делались смотрителями специально — потому как залеживаться в яме путникам не захотелось, и ранним утром, наскоро перекусив, пока конюхи седлали им лошадей, путники отправились дальше.

Зализа, более-менее знакомый с ямской службой, гнал скакунов нещадно, потому, как когда они уже начинали ронять пену изо рта, на дороге обнаруживалась новая станция. Путники спешивались, разминали ноги и спины, помахивали руками — тем временем их седла и сумки перекидывались на свежих лошадей, и вскоре они опять, яростно втаптывая копытами лежалую пыль, неслись дальше. Восемь станций, триста с гаком верст, один день пути — и впереди показались богатые подмосковные селенья.